За звездой... для тебя... на край света...

запись создана: 18.09.2012 в 05:16

Вчера ввела в тумблере #delena и тут же об этом пожалела. Такое ощущение, что набрала #stelena.
Что вы все здесь делаете, ребята? Что за хрень?
Я пришла за картинками, а не для того, чтобы прокручивать боевые масштабные действия под названием delena v stelena.
Все эти шипперские войны наводят на меня тоску.

И я так!

Пишет  La mignonne:

я тоже так))

24.03.2012 в 12:40

Пишет  Taho:

99,9% диет проходят именно так
Всем худеющим, голодным и страдающим посвящается!

Начало

Однажды ты сидишь такая перед теликом...


А в телике такое показывают

читать дальше





И тут тебя осеняет: " Я толстая!!!"



ОЧЕНЬ толстая!


ОЧЕНЬ-ОЧЕНЬ-ОЧЕНЬ ТОЛСТАЯ!!!


Даже ногу не поднять!


Ааааа!!! Что же делать?! Что делать?!




И тут очередное озарение! С завтрашнего дня!


И это тоже с завтрашнего дня!


Бегать тоже буду!


Даже в теннис начну играть!


Ну, а пока сожру все-все вредное, что есть в доме




И напоследок, перед сном. Последний! А завтра ни-ни!


День первый

Утром вся такая окрыленная занимаешься фитнесом


На завтрак? Овсянку?! На воде? Без сахара и соли? Неее, я не голодна


А на работе подстава. Очередной День рождения. И все такие




Не, спасибо! Я на диете! У меня салатик есть


И молоко


Все коллеги такие


Да ты не толстая! Брось!


Одна коллега такая: "Я вот тоже на диете. Но я только понюхаю!"


И ты не выдерживаешь: "Положь на место!!!"


Вечером совсем грустно и голодно, но после 6-ти я ни-ни!


Целый день мучений, а живот, собака, на месте. Уходи! Уходи, мерзкий!


Лучше спать пойду, от греха подальше. И что же приснилось? Ну, конечно!


День второй

Утром фитнес. Уже не так бодро


На завтрак? Овсянку?! На воде? Без сахара и соли? БУДУ!


А на работе, гады, все жрут... ВСЕ! И вредное, вкусненькое!


Коллега такая: "Будешь?! Или ты все еще на диете?!"


Ууу, как же вкусно пахнет-то!


НЕТ! Я на диете! У меня салат!!!


Дома спать! Быстрее спать! А во снеее...


Не выдерживаешь, просыпаешься и такая к холодильнику


Заглядываешь... Ха-ха! Ты же все вредное сожрала два дня назад!


День третий

Фитнес... Да что б тебе!


Овсянка?! Какая, нафиг, овсянка?! Я голодна. Я ОЧЕНЬ-ОЧЕНЬ ГОЛОДНА!!!


Шеф принес документ: "Пироженку будешь?!"


Пироженку?!


Может, лизну только?! Совсем чуть-чуть? Разочек?


НЕЕЕЕЕТ! У меня морковка!


МОРКОВКААААА!!!


И тут коллега такой: "А я люблю есть!"


"И я!"


Второй: "А я вообще всегда голодный!"


АААААААААААААААААААА!!! Гадыыыыы!!!


ААААААААААААААААААААААААААААААААА!!!


По дороге на домой все, буквально все напоминает ЕДУ!


От голода мерещится всякое даже в магазинах одежды


И нервы наконец не выдерживают...



"Усе пропало, шеф!"




Еще чуть-чуть. Все равно уже наплевать


Вынуждена признать, что еду люблю больше, чем людей, особенно во время диеты


И тут мерзкий червячок где-то внутри: "Ты же тоооолстаааая!"


Ну, ничего с завтрашнего дня...

источник

URL записи

URL записи

В интернете появился отрывок из официального перевода «Дивергент». Я чуть не умерла от смеха, пока читала. Господи, спасибо за то, что я могу прочитать книгу в оригинале, а не насиловать свой мозг таким переводом.
Чего только стоит выражение «— Бога ради, Сухарь! — молит он».

сам отрывокЗдания заканчиваются перед самым болотом. Полоска земли вдается в болото, и из него вырастает гигантское белое колесо с десятками красных кабинок, висящих через равные промежутки. Чертово колесо.
— Ты только подумай! Люди катались на этой штуке. Развлечения ради.— Уилл качает головой.
— Наверное, они были лихачами,— говорю я.
— Да, но никудышными лихачами.— Кристина смеется.— На чертовом колесе лихачей не должно быть кабинок. Держись покрепче, и попутного ветра!

Мы идем по краю пирса. Все здания по левую руку пусты, их вывески сорваны, окна закрыты, но это опрятная пустота. Люди уходили по доброй воле, без спешки.
Об иных районах города этого не скажешь.
— Спорим, ты не прыгнешь в болото.— Кристина подначивает Уилла.
— Только после тебя.
Мы подходим к карусели. Некоторые лошадки поцарапаны и потрепаны непогодой, хвосты отломаны, седла потрескались. Четыре достает флаг из кармана.
— Через десять минут вторая команда выберет место,— говорит он.— Советую потратить это время на разработку стратегии. Может, мы и не эрудиты, но интеллектуальная подготовка — один из аспектов вашего обучения. Возможно, самый важный аспект.

Он прав. Что толку в натренированном теле, если в голове — полная каша?
Уилл берет флаг у Четыре.
— Часть людей должна остаться здесь и охранять флаг, часть — отправиться на разведку и найти укрытие другой команды,— предлагает Уилл.
— Да ну? Ты уверен? — Марлин забирает флаг у Уилла.— Тебя назначили командовать, переходник?
— Нет,— признает Уилл.— Но кто-то же должен.
— Возможно, нам стоит разработать оборонительную стратегию. Дождаться их и уничтожить,— предлагает Кристина.
— Так поступают только слабаки,— возражает Юрайя.— Я предлагаю уйти всем, спрятав флаг как следует, чтобы его не нашли.

Все говорят одновременно, голоса становятся громче с каждой секундой. Кристина защищает план Уилла; неофиты-лихачи голосуют за нападение; все спорят, кто должен принять решение. Четыре садится на край карусели, прислонившись к копыту пластмассовой лошади.

Он поднимает глаза к небу, где нет звезд и только круглая луна проглядывает сквозь тонкий слой облаков. Мышцы его рук расслаблены, ладонь лежит на затылке.
Он выглядит почти умиротворенным, несмотря на пистолет на плече.
Я на мгновение закрываю глаза. Почему он так легко меня отвлекает? Я должна сосредоточиться. Что бы я сказала, если бы могла перекричать этот птичий базар? Мы не можем действовать, пока не узнаем, где команда соперников. Они могут быть где угодно в радиусе двух миль, разве что пустое болото можно вычеркнуть. Лучший способ найти их — не спорить о том, как это сделать или сколько разведчиков послать.

Лучший способ найти их — забраться как можно выше. Я оборачиваюсь, чтобы убедиться, что за мной не наблюдают. Никто на меня не смотрит, так что я иду к чертову колесу легкими, неслышными шагами, прижимая маркер к спине, чтобы не гремел.

Когда я смотрю на чертово колесо с земли, у меня сжимается горло. Оно выше, чем я думала, такое высокое, что кабинок на самом верху почти не видно. Радует одно —
солидная конструкция колеса. Если я заберусь наверх, оно не обрушится под моим весом.

Сердце бьется быстрее. Неужели я действительно рискну жизнью ради этого — ради победы в любимой лихачами игре?

Я смотрю на огромные ржавые опоры, которые удерживают колесо на месте, и с трудом различаю в темноте перекладины лестницы. Каждая ступенька шириной всего лишь с мои плечи, и перил нет, но подниматься по лестнице все же лучше, чем карабкаться по спицам колеса.

Я хватаюсь за перекладину. Она ржавая, тонкая и разве только не крошится в руках. Я повисаю на нижней перекладине, затем подпрыгиваю, чтобы проверить, выдержит ли она мой вес. Движение пронзает ребра болью, и я морщусь.
— Трис,— произносит низкий голос за спиной.
Не знаю, почему я не вздрагиваю. Возможно, потому что становлюсь лихачкой, а интеллектуальная подготовка — важная часть моего обучения. Возможно, потому что
его голос низкий, ровный и почти успокаивающий. Как бы там ни было, я оборачиваюсь. Четыре стоит за мной, перекинув маркер за спину, как и я.
— Да? — откликаюсь я.
— Решил узнать, что ты надумала.
— Ищу место повыше,— отвечаю я.— Не то чтобы я много думала.
Я вижу в темноте его улыбку.
— Хорошо. Я сейчас.
Я на мгновение останавливаюсь. Он не смотрит на меня так, как порой смотрят Уилл, Кристина и Ал,— как будто я слишком маленькая и слабая, чтобы от меня был прок, и оттого им жаль меня. Но если он настаивает на том, чтобы пойти со мной, наверное, это потому, что он во мне сомневается.
— Я справлюсь,— отвечаю я.
— Разумеется,— соглашается он.
Я не слышу в его голосе иронии, но знаю, что она там есть. Должна быть.
Я лезу по лестнице, и через несколько футов он присоединяется ко мне. Он передвигается быстрее, и скоро его руки нащупывают ступени, которые покидают мои ноги.
— Скажи мне вот что...— тихо, чуть задыхаясь, произносит он, пока мы поднимаемся.— Как по-твоему, в чем цель этого упражнения? В смысле, игры, а не подъема.

Я опускаю взгляд на мостовую. Кажется, она уже очень далеко, но я не поднялась и на треть. Надо мной платформа, под самым центром колеса. Именно туда я стремлюсь.

Я даже не думаю о том, как буду спускаться. Ветерок, который раньше овевал мои щеки, теперь дует в бок. Чем выше мы поднимемся, тем сильнее он станет. Я должна быть готова.
— Научиться стратегии,— отвечаю я.— Возможно, командной работе.
— Командной работе,— повторяет он.
Смешок застревает в его горле. Похоже на испуганный вздох.
— А может, и нет,— продолжаю я.— Вряд ли командная работа в почете у лихачей.

Ветер становится сильнее. Я прижимаюсь к белой опоре, чтобы не упасть, но так сложнее взбираться. Карусель подо мной кажется маленькой. Я с трудом различаю свою команду под тентом. Несколько человек не хватает — наверное, разведчики ушли.
— Должна быть в почете,— отвечает Четыре.— Была когда-то.

Но я особо не прислушиваюсь, потому что от высоты кружится голова. Руки болят от перекладин, а ноги дрожат, сама не знаю почему. Меня пугает не высота — от высоты меня переполняет энергия; каждый орган, сосуд и мускул в моем теле поют на одной ноте.

Затем я понимаю, в чем дело. В Четыре. В нем есть что-то, отчего мне кажется, что я вот-вот упаду. Или растаю. Или вспыхну ярким пламенем.

Моя рука едва не пропускает перекладину.
— А скажи мне...— он дышит с трудом,— как по-твоему, какая связь между стратегией и... отвагой?
Вопрос напоминает, что он мой инструктор, и я должна чему-то научиться. Облако заслоняет луну, и по моим рукам скользят тени.
— Она... она готовит нас к действию,— наконец отвечаю я.— Научившись стратегии, мы можем ее использовать.
Я слышу, как он дышит за спиной, громко и часто.
— Все в порядке, Четыре?
— Ты вообще человек, Трис? Так высоко...— Он ловит ртом воздух.— Тебе совсем не страшно?
Я оглядываюсь на землю. Если я сейчас упаду, то умру. Но вряд ли я упаду.
Порыв ветра ударяет мне в левый бок, снося вправо. Я ахаю и цепляюсь за перекладины, едва не потеряв равновесие. Холодная рука Четыре ложится на мое бедро, палец касается полоски голой кожи под краем футболки. Он сжимает пальцы, чтобы я не упала, и осторожно подталкивает меня влево, помогая восстановить равновесие.

Теперь я не могу дышать. Я останавливаюсь, глядя на свои руки, во рту пересохло. На бедре словно остался призрачный след его ладони, длинных узких пальцев.
— Все в порядке? — тихо спрашивает он.
— Да,— сдавленным голосом отвечаю я.

Я продолжаю молча карабкаться, пока не достигаю платформы. Судя по затупленным концам металлических прутьев, раньше на ней были перила, но теперь их нет. Я сажусь и сдвигаюсь к краю, чтобы освободить место для Четыре. Не раздумывая я свешиваю ноги вниз.

Четыре, однако, садится на корточки и прижимается спиной к металлической опоре, тяжело дыша.
— Ты боишься высоты,— догадываюсь я.— Как тебе живется в лагере Лихости?
— Я не обращаю внимания на страх,— отвечает он.— Притворяюсь, будто его не существует, когда принимаю решения.

Я мгновение смотрю на него. Ничего не могу с собой поделать. Для меня есть разница между тем, чтобы не бояться, и тем, чтобы преодолевать свой страх, как поступает он.
Я смотрю на него слишком долго.
— Что? — тихо спрашивает он.
— Ничего.
Я отворачиваюсь от него и смотрю на город. Надо сосредоточиться. Я забралась сюда не просто так. Город черный как смоль, но я все равно не смогла бы увидеть, что там вдали. Обзор заслоняет здание.
— Мы недостаточно высоко,— говорю я и смотрю вверх.

Надо мной путаница белых прутьев, несущие конструкции колеса. Если забираться осторожно, можно ставить ноги между опорами и поперечинами и оставаться в безопасности. Насколько это возможно.
— Я лезу дальше.
Я встаю, хватаюсь за одну из перекладин над головой и подтягиваюсь. Мои покрытые синяками бока раз за разом пронзает боль, но я не обращаю внимания.
— Бога ради, Сухарь! — молит он.
— Ты не должен идти за мной.

Я изучаю лабиринт прутьев над головой. Ставлю ногу на перекрестье двух прутьев и подтягиваюсь, одновременно хватаясь за третий прут. Мгновение я покачиваюсь; сердце бьется так сильно, что я почти ничего больше не чувствую. Все мысли сжались в точку и пульсируют в едином ритме.
— Нет, должен,— отвечает он.

Это безумие, и я это знаю. Ошибка в долю дюйма, полусекундное промедление, и моя жизнь оборвется. Жар раздирает мне грудь, и я улыбаюсь, хватая следующий прут. Я подтягиваюсь, мои руки дрожат, я упираюсь ногой и встаю на очередную перекладину. Обретя равновесие, я смотрю вниз на Четыре. Но вижу не его, а землю.

У меня перехватывает дыхание. Я представляю, как мое тело камнем летит вниз, врезаясь по пути в перекладины, как мои руки и ноги раскинуты под неестественными углами на мостовой, как у сестры Риты, которая не допрыгнула до крыши. Четыре хватается за перекладины обеими руками и с легкостью подтягивается, как будто садится в кровати. Но он не спокоен и не безмятежен — каждый мускул на его руках напряжен. Глупо думать об этом, когда до земли сотня футов.

Я хватаюсь за очередную перекладину, нахожу, куда поставить ногу. Когда я снова смотрю на город, здание мне не мешает. Я достаточно высоко, чтобы видеть горизонт. Большинство зданий — черные силуэты на темно-синем небе, но на макушке «Втулки» горят красные огни.
Они мигают вполовину медленнее, чем бьется мое сердце.
Улицы под зданиями похожи на тоннели. Несколько мгновений я вижу лишь темную пелену на земле подо мной, лишь смутные различия между зданиями, небом, улицами и землей. Затем я вижу внизу крошечный пульсирующий огонек.
— Видишь? — Я указываю на него.
Четыре перестает карабкаться, только оказавшись за моей спиной, и смотрит мне через плечо; его подбородок совсем рядом с моей головой. Его дыхание касается моего уха, и я снова дрожу, как тогда, когда поднималась по лестнице.
— Ага.
Его лицо расплывается в улыбке.
— Это в парке на конце пирса,— говорит он.— Я так и думал. Вокруг открытое пространство, но деревья немного его маскируют. Явно недостаточно.
— Отлично.
Я смотрю на него через плечо. Мы так близко, что я забываю, где нахожусь, но зато замечаю, что уголки его губ от природы опущены, как и у меня, и у него шрам на
подбородке.
— Гм.— Я прочищаю горло.— Спускайся. Я следом.

Четыре кивает и начинает спускаться. У него такие длинные ноги, что он легко находит место для ступней и пролезает между арматурой. Даже в темноте видно, что его руки ярко-красные и дрожат.

Я спускаю одну ногу, опираюсь на поперечину. Прут трескается под моим весом и отламывается, со звоном ударяясь по пути о пяток других прутьев и подпрыгивая на
мостовой. Я вишу на перекладине, мои ноги болтаются в воздухе. Из груди вырывается сдавленный вздох.
— Четыре!

Я пытаюсь найти, куда поставить ногу, но ближайшая опора в паре футов и до нее не дотянуться. Мои ладони вспотели. Я вспоминаю, как вытирала их о брюки перед Церемонией выбора, перед проверкой склонностей, перед каждым важным событием, и едва сдерживаю крик.
Я соскользну. Соскользну.
— Держись! — кричит он.— Просто держись. У меня есть идея.
Он продолжает спускаться. Он движется в неправильном направлении; он должен карабкаться ко мне, а не от меня. Я смотрю на свои руки, обхватившие узкий прут
так сильно, что костяшки пальцев побелели. Мои пальцы темно-красные, почти пурпурные. Долго они не протянут.
Я долго не протяну.
Я зажмуриваюсь. Лучше не смотреть. Лучше притвориться, что всего этого не существует. Я слышу, как кроссовки Четыре скрипят по металлу, как он быстро
перебирает перекладины лестницы.
— Четыре! — кричу я.
Возможно, он ушел. Возможно, он меня бросил. Возможно, это проверка моей силы, моей храбрости. Я вдыхаю через нос и выдыхаю через рот. Считаю вдохи, чтобы успокоиться. Раз, два. Вдох, выдох. «Ну же, Четыре,— моя единственная мысль.— Ну же, сделай что-нибудь».

Затем я слышу, как что-то хрипит и скрипит. Перекладина, за которую я держусь, содрогается, и я кричу сквозь сжатые зубы, пытаясь не разжать пальцев.
Колесо движется.

Воздух обвивается вокруг лодыжек и запястий, потому что ветер бьет фонтаном, словно гейзер. Я открываю глаза. Я двигаюсь — к земле. Я истерически смеюсь, голова идет кругом, а земля все ближе и ближе. Но я набираю скорость. Если я не спрыгну в нужный момент, движущиеся кабинки и металлическая арматура потащат мое тело за собой, и тогда я точно умру.

Каждая мышца в моем теле напрягается, когда я бросаюсь к земле. Я вижу трещины на мостовой, отпускаю руки, и мое тело камнем падает вниз. Ноги подламываются, и я прижимаю руки к телу, стараясь как можно скорее перекатиться на бок. Бетон царапает лицо, и я поворачиваюсь как раз вовремя, чтобы увидеть, как кабинка мчится на меня, словно гигантский ботинок, готовый раздавить. Я снова перекатываюсь, и дно кабинки задевает мое плечо.
Я в безопасности.
Я прижимаю ладони к лицу и даже не пробую встать. Если я встану, то наверняка сразу упаду. Я слышу шаги, и Четыре хватает меня за запястья. Я позволяю ему отвести мои руки от глаз.

Моя ладонь идеально помещается между его ладонями. Тепло его кожи превозмогает боль в пальцах, слишком долго цеплявшихся за прутья.
— Все в порядке? — спрашивает он, сжимая мою ладонь.
— Ага.
Он начинает смеяться.

Через мгновение я присоединяюсь к нему. Свободной рукой я помогаю себе сесть. Я остро чувствую, сколь невелико расстояние между нами — не больше шести дюймов. И все они заряжены электричеством. Но кажется, что мы должны быть еще ближе.

Четыре месяца, — четыре месяца! — вы бомбите нашу страну, и все боятся даже сказать слова осуждения. Будь ещё в мире Россия, настоящая Россия, единая и великая Россия, защищавшая слабых, вы не посмели бы. Но её нет, её нет, и вы торжествуете.

(с) Муаммар Каддафи

Опять газ не могут поделить. Как же они достали.
Все постоянно чего-то хотят от России.


Газ Россия не дает бесплатно. Вот сука!
Не позволяет Россия ракеты вокруг своей территории расставлять. Тоже сука!
Сирию защищает. Опять сука!

И вообще всегда сука. Особенно когда не молчит в тряпочку.


И все-таки какая Россия плохая-то, а? * Зато все вокруг святые. Прям нимб над головой хоть рисуй. Особенно над Америкой. Большой такой и яркий. Тьфу.

----------------------------------------------------

* И все-таки какой Россия плохой-то, а? (по заказу любителей Хеталии)

Ну, покуда я, наконец, могу сказать «roll on 2nd yr», то решила порадовать себя любимую и сходить подстричься. Долго-долго собиралась и все-таки решилась сделать каре с удлиненными передними прядями. По плану великое событие состоится через дн 10, а пока еще целая куча дел до начала семестра.
Кстати, осталось всего 2 недели. Даже не верится, что уже середина сентября. У меня в душе середина лета ^.^
И на дворе, судя по солнцу, тоже.

Сейчас все очень активно обсуждают панк-группу Pussy Riot и то, как эту — с позволения сказать — группу не честно засадили за решетку. Даже в спокойной Ирландии состоялась уже две акции у посольства РФ в поддержку этих девиц. В акции, организованной правозащитниками из Amnesty International, участвовали и русскоговорящие (!) люди. Причем, люди эти оказались не только низких моральных устоев, но еще и элементарными трусами: ни один из них не снял с головы цветных балаклав, и все как один пожелали остаться "не узнанными", потому что еще не получили ирландского гражданства.
Такие "личности" мне глубоко противны и не приятны. И если бы я знала, что подобная акция пройдет в Дублине, я бы непременно посетила ее. Но не для того, чтобы стоять там и выкрикивать омерзительные слоганы, а для того, чтобы встать напротив этого стада баранов с другим плакатом, призывающим засадить их на все 10 лет. Чтоб не повадно было бы. По-моему, совершенно безмозглые ирландцы не совсем понимают против чего они бастуют, а русскоговорящие "личности" так ирланизировались, что растеряли последние мозги, честь и остатки уважения к русской истории.

Я считаю, что здесь дело совсем не в политике. Pussy Riot засадили совсем не за то, что они там выкрикивали или не выкрикивали. В конце концов, они это и раньше делали - и никто их не сажал. Их посадили за богохульство, за преступление против православной церкви и против русской истории. Нет, ну это же каким человеком надо быть, чтобы пойти в Храм Христа Спасителя - в главную церковь страны! - и устроить там этот цирк?

А Запад уже достал со своими осуждениями. Чем в один голос третировать Россию, пускай в свой огород взглянут - много чего интересного обнаружат. Им-то правильно, что? Они даже не знают, что значит православие для русского человека. Им не понять, что в церковь ходят молиться, свечки ставить, общаться с батюшкой и Богом. Они же в свои католические соборы ходят только на других посмотреть да себя показать! Однажды мамин ирландец решил с нами в русскую церковь в Дублине сходить и посмотреть, что из себя представляет наша религия. Дело было на Пасху, и он простоял с нами с 11 до 3 часов ночи ни на секунду не присев. А после этого он был так поражен. Он сказал, что теперь он знает, что такое настоящая вера и знает, что русские люди в церковь ходят, чтобы молится. Он сказал, что поразился тому, что даже маленькие детки не старше 7 лет стояли во время службы и не устраивали истерики. А потом добавил, что в католической церкви такого нет. Они не ходят туда молиться. Они ходят туда поболтать друг с другом, себя во всей красе показать, на других посмотреть. Да я и сама помню, как у нас последний звонок в церкви проходил. Я была в шоке. Они творили там, все что хотели - и ржали, и кричали, и ноги во все дыры засовывали, словно мы не в святом месте, а на каком-то базаре за углом.
Все это говорит о том, что не Западу говорить о том, что российскому правительство стоит делать, а что не стоит. У них вообще нет никакого понятия о религии. Но даже в такой католической стране, как Ирландия, в конституции написано, что богохульство и преступления против церкви, которые могут задеть чувства верующего человека, караются законом. Так что не надо нам ля-ля. За это садят. И жаль, что не надолго.

А вообще даже католическая церковь не позволила устроить такой бардак, я уже не говорю про мусульман. В какой-нибудь мечети им глотку быстренько бы перерезали. Так что чем хуже православная церковь? Почему когда дело касается России, Запад сразу взрывается возмущением, чтобы в России не делали? Что за ненормальные медиа-атаки против России? Так нефти и газа хочется? Так прямо хочется, наконец, подгрести большую и веками непоколебимую Россию по себя? Или просто до тошноты боятся Путина?

А те "русские", которые сейчас активно поддерживают этих, простите, шлюх, должны краснеть и бледнеть от стыда. Сразу хочется задать им вопрос: "Что бы вы сказали своему ребенку (младшей сестре/младшему брату), который случайно оказался свидетелем той оргии, устроенной этими девицами в биологическом музее? Как бы вы объяснили ему, что делали эти люди на фоне той похабной надписи про медвежонка?" Вы со своим «против Путина» совсем помешались и зациклились на политике. А как же нравственность, культура, религия, история? Что, пускай творят че ходят - они же кричалки про Путина придумали?
А что насчет чучел в супермаркете с надписями "еврей", "гомосексуалист" и "гастарбайтер" - это тоже нормально и надо защищать с пеной у рта?

И прости меня Господи, но какой процент русскоязычных людей вообще понимает, что они произносят, когда называют эту банду вслух? Гуглом хотя бы воспользовались бы. Это же в приличном обществе язык не повернется сказать!

По правде сказать, этих Pussy Riot я бы засадили так надолго, чтобы никому бы и в голову не пришло что-нибудь подобное повторить. Свобода слова и действий в стране должна быть, но всему есть предел. Надеюсь, на зоне их встретят с "распростертыми объятиями" и жить им там будет оой как весело.

Стефан все-таки набитый идиот каких еще поискать. Это его «Ничего! У нас есть целые сутки, чтобы что-нибудь придумать» просто убило меня. Что на фиг можно придумать, когда она уже в процессе перевоплощения??

Elena: “Stefan… I’m dying…”
Stefan: “It’s ok, Elena. If you don’t want to complete the transition and die forever that’s okay. I respect all your choices and I’ll even help you dig your grave in the graveyard if you’d like.”

У нас сейчас такой прикол случился.
Короче, дело в том, что пару недель назад мы переехали в новый дом. Дом этот немного необычный. Судя по всему, раньше это был большой одноэтажный дом с 5ью комнатами. Потом этот дом поделили на пополам, и получился дом с 2умя комнатами, который передний (дом номер 10), и дом с тремя комнатами, находящийся сзади со входом со двора (дом номер 10А). Это сейчас особенно часто практикуется у ирландцев. В общем, мы въехали в тот, что с двумя комнатами.
Так вот в заднем доме сейчас живут почти-хозяева дома. В смысле, родители и сестра хозяина дома, в соседнем, в доме номер 11 - сам хозяин, его брат и еще одна сестра. Последние несколько дней родители переезжали из заднего дома в соседний, к детям, а задний (10А) освобождали для сдачи.

У меня уже давно есть такое ощущение, что мы живем в большой шведско-ирладской семье, но сегодня было прямо нечто. С самого утра они заканчивали с переездом, покуда завтра в задний дом въедет другая семья. К вечеру вокруг наших трех домов начали собираться машины и целая куча оккупировала подъездную дорожку.

Мы с мамой тем временем сели ужинать и как раз были в процессе поглощения нашего десерта, когда задняя дверь без стука медленно отворилась.... (при этом мы сидим немного за дверью, за обеденным столом)... и вошли две ирландские бабки с тарелками в руках. Сказать, что я охерела — это ничего не сказать. Но самый прикол не в этом, а в том, что потом эти бабки спокойненько так вошли, закрыли за собой дверь и оказались на кухне. Я в замешательстве подскочила к Сириусу, который начал радостно прыгать на одну из бабок. Бабки же, похоже, совсем не удивившись, что мы тут, собственно, сидим и кушаем, начали проходить в гостиную, а из нее — в холл. У нас с мамой выражение лица было в этот момент отпадное. Моя челюсть давно повстречалась с полом. А бабки при этом выглядели так уверенно, что мы даже не решались спросить, а что же они тут забыли и кто они такие. Мама молча последовала за ними в в коридор и потом они все вместе втиснулись в ванную. Походу, мама уже с искреннем любопытством наблюдала за тем, что они там собираются делать. Я осталась на кухне успокаивать Сириуса.

Дальше из ванной до меня донеслось что-то типа: «O! Ванная.... похоже, мы заблудились...» Мама предположила, что они хотели попасть в задний дом, и предложила их проводит. Они проделали все тот же путь назад, прошли мимо меня (я при этом все так же охеревше стояла на кухне ), вышли на улицу и пошли к заднему дому.

Спустя пару секунд мама вернулась, мы как ни в чем не бывало сели обратно за стол и только тут, посмотрев друг на друга, начали ржать как ненормальные.
Жаль, что у нас в тот момент, когда бабки начали деловито продвигаться в сторону гостиной, не нашлось скрытой камеры. Наша реакция была поистине бесценной! Потом нам уже пришло в голову, что они не удивились скорее потому, что подумали, что мы вполне можем оказаться их дальними родственниками, которых они никогда не видели. А учитывая, что родственников у них — вагон и маленькая тележка, то это очень даже реально.